في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
*** *** Y *** ***
Click the image for a quick introduction.
✨انتفاضة 🕺الدُمى💃 الصامتة✨
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих геометрий.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
👄🪬🫦
Witches burned in smoke and flame,
Just for stirring dust and calling names.
While alchemists bravely worked the glass,
The poor still lingered, trapped in the past.
Those who cursed the grain with magic’s touch,
Were the ones deemed guilty, feared too much.
But time moves on, and laws evolve,
Magic now in circuits, problems solved.
The factory hums, the lights aglow,
Life extends, but the fields lie fallow.
And here comes the Emerald City bright,
With factories cold, devoid of light,
Technology — the magic of today,
Promises good, but poverty still holds sway.
And yet the robots, cold and clear,
Judge with numbers, not with fear.
Their justice — all equations, rules,
While the throne still clings to ancient tools.
Upon it rests, but on the ground,
The dust of ages, deep and profound.
🫦🪬👄
And now, the dreamers of the dawn arise,
Their hearts full of longing, their heads in the skies.
The world they’ve seen is cold, concrete,
A place where the soul and the spirit don’t meet.
They yearn for the woods, the rivers so wide,
To feel the earth, and with nature collide.
They search for a truth that’s deeper than laws,
Not in the books or the schools that have flaws.
Their eyes see the city — a cage, a machine,
Where the poor wear the chains, and the rich live pristine.
They speak of love, of freedom, of peace,
And dream of a world where all suffering cease.
They cast aside morals twisted by hands
That taught them to kneel and to follow commands.
But they want to feel, to touch, to be free,
Not bound by the rules of a world they can’t see.
For in the green hills, the rivers, the air,
They find something more than despair.
They don’t need the books or the laws of the land,
Just the warmth of the earth and the touch of a hand.
They’ll sing of a world where the flowers grow tall,
Where the birds sing their songs, and the trees stand for all.
And though they’re forgotten, their voices still sing,
For they dream of a world where the heart takes wing.
🫦🪬👄
In the heart of the city, where factories hum,
A bird appeared, its voice like a drum.
It learned to speak, to sing in English clear,
A wonder that filled the people with fear.
The Royal Guard, with their eyes set to find,
Sought the bird out, with orders aligned.
They feared the bird might teach others to sing,
And spread knowledge of spring, of the harmony it would bring.
But their fears were in vain, for the bird was one,
A creature unique under the sun.
It flew where forests once proudly grew,
Singing of nature, of skies so blue.
In the workers' quarters, its voice rang true,
A melody of freedom, of a world anew.
But when the guard drew near, the bird would change,
Its songs twisted to something strange.
The bird found refuge in sacred texts,
A shield of faith to avoid their hex.
And though the Guard searched high and low,
The bird’s sanctuary was the Bible’s glow.
But the Guard, it seemed, had forgotten too,
The holy words that once they knew.
Now, a representative of the Church, so high,
Came to hear the bird’s songs, under the sky.
She listened, pondering the bird's hymn,
Of Eden’s garden, so pure and dim.
The bird sang of divine and earthly grace,
Of the balance lost in the human race.
It asked the questions no one could ignore,
The kind of riddles the priests couldn’t explore.
"Why did Adam and Eve not stay just a while?
Why did they leave the Garden in exile?"
"And how long did they linger in that place,
Before the fall, before their disgrace?"
"Was the tree of knowledge a gift or a snare,
Its fruit, both bitter and sweet, beyond compare?"
The Church’s representative, with furrowed brow,
Tried to answer but couldn't, not even now.
The priests of the old faith just shook their heads,
As the bird sang of Eden, where angels once tread.
For the bird spoke of things that reached too deep,
Of questions the Church could not keep.
It sang of the harmony between heaven and earth,
A world beyond laws, a place of rebirth.
Its song echoed through the air, wild and free,
A reminder of what could never be.
👄🪬🫦
The little bird flew through centuries wide,
And landed in the years of change and pride.
The Church once chained by communist might,
Now sings again in freedom’s light.
She sings of spring, of Holy Ghost,
Of bonds between the generations most,
Of regicide and fallen kings,
But none can hear her songs' soft wings.
Soviet priests bless western goods,
Tobacco trains through Russian woods.
They carry gifts from lands afar,
Chocolate bars like Eden’s star,
And chewing gum with stickers bright,
From the West, a world of light.
A little boy with eyes aglow,
Collects his cards and reads below,
The Bible’s words, but with a sigh,
For Eden’s garden, he can’t spy.
How sad it is, he thinks with glee,
That in this book, there’s no picture of the tree.
👄🪬🫦
The bird once more, in shadows deep,
Is chased by agents, unable to sleep.
Through whispers of glasnost, of freedom’s call,
She sings her songs, yet stays small.
The archives are open, a new dawn breaks,
But there’s a room where silence makes.
A secret vault, locked with care,
A communist seal, a warning glare:
“Do not open without the chief,”
A forbidden folder lies beneath.
Who dares to break this seal of state,
Shall be exiled from paradise's gate.
But no one knows what’s hidden within,
Except for the serpent, whispering sin.
He urges Yeltsin to pry,
To look within and see the lie,
The formula of forbidden lore,
The atomic bomb, the deadly core.
A fiery flood, the serpent says,
A fiery end to all our days.
But the Holy Spirit, soft and near,
Whispers in Yeltsin’s ear:
“Hang this apple on the tree of knowledge bright,
And live in Eden’s peaceful light.”
Yeltsin halts, his breath held tight,
Like Moses gazing at Sinai’s height.
A trembling hand resists the lure,
Of secrets sealed, dark and impure.
But the guard, untrained in sacred lore,
Reaches forth to unlock the door.
No burning bush, no angel’s cry,
Just human greed beneath the sky.
Inside, no manna, no holy stone,
But a wrathful power carved in bone.
Not the Ark, nor covenant divine,
But Babel’s curse in a new design.
For in the KGB, no Psalms resound,
No gospel truth, no holy ground.
The Spirit’s whispers lost in air,
Its flame snuffed out by cold despair.
And yet the echoes of Eden rise,
A serpent’s hiss, a compromise.
“Shall you be as gods? Take, eat, and see—
The fruit of power, infinity.”
🫦🪬👄
Peter the Great, with steel resolve,
Pulled faith from chains, let thought evolve.
The beards he shaved, the rites he tamed,
And Europe’s orbit his church reclaimed.
Through palace coups and empires vast,
Through wars and reforms, the die was cast.
The serfs were freed in Jesus’ name,
Yet chains of spirit still remained.
Nicholas stood, the final czar,
A trial for Russia, a fading star.
His love for kin, his guiding light,
Drew him from war to a fatal night.
To Tsarskoe Selo, the father returned,
Where agents of hell their torches burned.
They took the czar to Catherine’s land,
The city of light turned black by hand.
Lenin, the vanguard of red design,
Feared to meet the czar’s divine.
Instead, he sent the devil’s throng,
To finish a crime where all went wrong.
In the cellar dark, the czar knelt low,
A whispered blessing to a bird in woe:
"Fly through the ages, let truth take wing,
And save my land from Satan’s sting."
The KGB rose, but Christ they forgot,
His path of grace, his holy lot.
They forged on earth a paradise grim,
Where Satan’s minions thrived in sin.
Yet even there, the tree did stand,
Of knowledge cursed by God’s own hand.
Who takes its fruit will burn in dread,
In the digital hell where souls are led.
So heed this tale of blood and fire,
Of czars and faith, of man’s desire.
For history whispers a warning clear:
Repent, O world, the end draws near.
👄🪬🫦
Серое утро разлилось над Святым Екатеринбургом. Молодой студент, недавно прибывший из столицы, остановился на краю плотины, где город делится на два мира. По одну сторону — широкая гладь водохранилища, подёрнутая лёгкой рябью ветра. По другую — скромная речка Исеть, узкая и скромная, будто жалкий остаток былого величия. Телевизионная башня возвышалась на горизонте, как заброшенный маяк некогда всемогущей телевизионной власти.
Посреди этого водного раздела тихо трудился генератор. Невидимо и бесшумно он брал силу стихии, преобразуя её в электричество, которое питало суетливый мир. Как странно: энергия одного водного простора превращалась в движение другого, но по ту сторону плотины вода уже не бушевала, а текла смирно, уступая закону человека.
На левом берегу Спас-на-Крови, грозный и прекрасный, напоминал о святыне и трагедии. На правом — стеклянные фасады музея Бориса Ельцина, символ нового времени, о котором так много спорят. Между ними — мост с железными флагами. Советские вожди, вбитые в металл, смотрели на город замороженными взглядами, как если бы время застыло вместе с ними.
Студент остановился на развилке дорог. Куда идти? Он задержался, словно ждал подсказки. За ним издалека внимательно наблюдали агенты Колобка. Они были неприметны, сливались с толпой. Молодой человек и не подозревал, что он под их наблюдением.
Выбор
Время близилось к обеду, и в желудке напомнило о земных нуждах. Решение пришло само собой: музей. Там было кафе.
Он вошёл в стеклянное здание, высокое и строгое. Лестница вела вниз, в подвал. Там, за толстым стеклом, находилась комната с цифровой копией последнего диктатора Советского Союза. Любопытство пересилило: студент нажал кнопку на панели. Экран ожил, и копия, ожившая в цифре, "ожидала" заседания Высшего суда справедливости.
Фигура на экране говорила уверенно, почти вдохновенно, рассуждая о будущем. Но студенту казалось странным, что этот образ не понимает своей природы. Цифровой Диктатор не знал, что находится внутри машины.
"Каков предел познания?" — думал студент. Что может сознание, если оно не осознаёт свою тюрьму? А если наш собственный мир — такая же цифровая иллюзия? Где граница между создателем и творением?
На другом берегу
В то же время юная христианка, учащаяся в местной духовной семинарии, спускалась в подвал Спаса-на-Крови. Здесь не было цифровых копий. Только старомодная фотография семьи последнего царя: белые наряды, спокойные лица.
Она остановилась перед снимком, не отводя глаз. Время казалось замершим. Её мысли уносились в прошлое, в дни, когда вера в Бога соединяла поколения, несмотря на войны и трагедии.
Купив свечу в церковной лавке, девушка зажгла её и встала на молитву.
— Господи, даруй прощение. Прими наши слабости, убереги святую землю от новых бед, — шептала она. — Пусть наша вера останется с нами, как бы далеко ни шагнул технологический прогресс.
Свеча горела, её свет дрожал в полумраке. Казалось, будто огонь, слабый и тёплый, спорил с холодным блеском стеклянного города на другом берегу.
